Валентин Гафт. За что он обозвал Валентина Плучека… говном?

Весь театр был в шоке! Кто-то засмеялся, а кто-то крикнул: «Ведь верно!»
Валентина Гафта звали «язвой» не просто так. Про себя актер даже написал: «Гафт очень многих изметелил и в эпиграммах съел живьем!» А однажды в таком же «стишке» обозвал главного режиссера театра Сатиры Валентина Плучека... говном! За что? В труппу актера привел в январе 1969 года Андрей Миронов. Хотел, чтобы друг сыграл в спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро» графа Альмавиву. Сам Андрей был утвержден на роль Фигаро. Посмотрев игру 34-летнего Гафта, Плучек согласился с Мироновым и дал распоряжение зачислить новичка в штат. Но два Валентина друг другу не понравились. Главный режиссер любил, чтобы ему во всем подчинялись, но никак не мог справиться с Гафтом. Тот давления не допускал. А незадолго до премьеры и вовсе накатал на 60-летнего начальника эпиграмму: «Сам по себе он ничего не значит, в нем интеллект бренчит и скачет. Его познания, как числа. И все поэтому без смысла. Постольку Плучек мастер штучек, поскольку сам из недоучек». Мэтру донесли «доброжелатели». Взбешенный Валентин Николаевич очень хотел Гафта уволить. Но не имел возможности — на носу премьера! И тогда главреж затаил обиду... Спектакль произвел фурор. Зрители, коллеги и критики сошлись во мнении, что Гафт сыграл блестяще. Несколько месяцев «Женитьба» шла с аншлагом в театре Сатиры. Но через семь месяцев Валентин Иосифович уволился. В этот вечер, сразу после спектакля, главный режиссер собрал актеров в комнате отдыха и принялся разбирать их игру «по косточкам». Гафту досталось больше всех. Каких только претензий по поводу «топорной игры» не высказал мастер! А «вишенкой на торте» стало восклицание: — И вообще, вы — никакой не граф! По сцене «Сатиры» ходит урка! Позор! — Но в этом-то и была изю-минка, — говорит 94-летняя Вера Васильева, тоже игравшая в спектакле. — Гафт в своем герое ничего «графского» и не хотел. Цель была сделать мужика — страстного, злого и очень темпераментного. Получилось потрясающе! Актер тоже так считал. И наезд главрежа воспринял как оскорбление. Не отвечая, вышел из комнаты и направился к администратору. Оттуда позвонил художественному руководителю «Современника» Олегу Ефремову: — Вы так настойчиво зовете меня в свой театр. Я решился! Когда могу перейти? Прямо завтра? Что ж, это прекрасно! И через пять минут любимец публики Гафт положил Плучеку заявление об уходе. Тому не оставалось ничего, кроме как подписать бумагу. Вероятно, на том бы история и завершилась, но, забирая свое заявление, Валентин Иосифович вдруг выдал: — Замены меня в труппе нет. А граф Альмавива — одна из лучших моих ролей. И что бы вы ни говорили, играю я блестяще. Поэтому готов и дальше ее играть в качестве приходящего актера. Но гордыня не позволила главному режиссеру принять это предложение. — Уходя — уходи! — прокричал взбешенный мастер. — А замену найдем! Гораздо лучше тебя! Лучше — не лучше, но нашли — 35-летнего Александра Ширвиндта. Гафт же благополучно перешел в «Современник», где служит до сих пор. Однако об Альмавиве сокрушался еще долго. За что и отомстил Плучеку! В театре Сатиры работал художник по свету Арон Намиот. И решил он отметить 70-летие. — И так мечтал пригласить Гафта! — рассказывает 72-летний режиссер Иосиф Райхельгауз. — Поэтому пошел к Плучеку и попросил, чтобы другу в порядке исключения разрешили прийти в театр, выйти, поздравить и тут же уйти. Главреж на свою беду согласился. В день торжества на сцену поставили два кресла. В одном сидел юбиляр, во втором — Плучек. Коллеги выходили, поздравляли, показывали какие-то номера. Подошла очередь Валентина Гафта. Тот вышел с каменным лицом, встал между креслами и выдал: — В ваш юбилей хочу сказать одно: «Служа искусству света беззаветно, вы освещали так порой говно, что становилось и оно заметно!» На слове «говно» Гафт не только кивнул в сторону Плучека, но и еще махнул рукой в его сторону. Весь театр был в шоке! Кто-то засмеялся, а кто-то крикнул: «Ведь верно!» Плучек схватился за голову и убежал за кулисы. Там выпил успокоительное... А что Гафт? Спустился в зал и был таков. И больше никогда не переступал порог театра Сатиры.