Тот, кто написал «Муму». Жизнь великого русского классика Ивана Тургенева

В отечественном устном фольклоре существует несколько десятков баек на тему «Муму и Герасим», что есть верное доказательство настоящей, а не идеологически вымученной популярности Тургенева в народе.

Так что если исходить из этого, безусловно, самого объективного и правильного показателя, то Иван Сергеевич по праву входит в первую пятерку русских классиков. А если рассматривать писателя как связующее звено между русской и западной мыслью, то рядом с ним в XIX веке и вовсе поставить некого.

Всеобщий друг

Тургенев был творцом глубоким и серьезным, человеком необыкновенно интеллектуально одаренным и образованным. Выросший в богатой дворянской семье, он в 9 лет стал воспитанником лучшего московского пансиона.

Поступил в Московский университет, откуда перевелся в Петербургский на словесное отделение философского факультета. Изучал немецкую идеалистическую философию, особенно Гегеля, в Берлинском университете. А Оксфорд присвоил ему степень доктора гражданского права.

Другого такого столь широко, глубоко и всесторонне образованного писателя русская литература XIX века, пожалуй, и не знала. Сказанное вовсе не значит, что другие были недоучками. Отнюдь. Не владеть двумя-тремя языками тогда считалось признаком дурного тона. Поэтому все старались учиться понемногу «чему-нибудь и как-нибудь».

Но таким фундаментальным образованием, как у Тургенева, похвастаться могли лишь единицы.

Равно как никто из писателей, кроме Ивана Сергеевича, не смог бы похвастаться дружбой, без преувеличения, со всеми представителями культурной элиты XIX столетия. Вы не сыщете действительно крупного литератора, музыканта, художника, общественного деятеля — современника Тургенева, с которым бы последний так или иначе не контактировал, не поддерживал тесных связей.

Он деятельно общался с Жуковским, Крыловым, Пушкиным, Кольцовым, Лермонтовым, Гоголем, Белинским, Плетневым, Некрасовым, Грановским, Станкевичем, Герценом, Огаревым, Григоровичем, Бакуниным, Аксаковым, Гончаровым, Писаревым, Панаевым, Островским, Добролюбовым, Фетом, Глебом Успенским, Щепкиным, Полонским, Боткиным, Достоевским, четырьмя Толстыми, Репиным, Верещагиным, Третьяковым, Кони, Антокольским…

Более того, личными, близкими друзьями Ивана Сергеевича считались едва ли не все известные и популярные тогда европейские деятели культуры! Жорж Санд не зря же восторженно заявила Тургеневу:

«Учитель! Все мы должны пройти вашу школу!»

Клятва — дело хорошее

Ну а что мы с вами знаем о жизни Ивана Сергеевича, кроме того, что «его мать, своевольная и властолюбивая помещица, жестоко обращалась не только с крепостными, но и со своими сыновьями. В этой обстановке у Тургенева рано возникло отвращение к крепостному праву, принявшее позднее, в пору его сближения с В. Г. Белинским, форму осознанной ненависти»?

Это цитата из официозной биографии писателя, которую ему сочинили ретивые служаки литературного советского агитпропа. Благодаря их усилиям Тургенев предстает перед нами сухим книжным червем, неутомимым титаном-тружеником, вторым после Льва Толстого.

Если верить этой «биографии», то он был и сподвижником всех русских демократов, яростно боровшимся против проклятого царизма и ненавистного крепостного права, и пуританином, на протяжении десятилетий исключительно платонически любившим свою Дульсинею — французскую певицу Полину Виардо. Но в реальной жизни все было куда сложнее и многократно интереснее.

Да, Иван Сергеевич однажды написал:

«В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был — крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решил бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя аннибалова клятва».

Клятва — дело хорошее, однако жизненные поступки всегда красноречивее любых высокопарных слов. Так вот, Иван Сергеевич до самой официальной ликвидации ненавистного им крепостничества так и не отпустил на волю ни одного из своих крепостных, которых у него было больше 5 тысяч! (Для сравнения: пушкинский Троекуров — олицетворение богатства, крепостничества, барства и могущества — имел всего 3 тысячи душ).

Если Тургенев и боролся за освобождение рабов, то в высшей степени либерально. Так, англичане, те самые, что произвели Ивана Сергеевича в доктора гражданского права, высоко ценили его «Записки охотника», поскольку считали, что те способствовали «раскрепощению» крестьян.

И по той же причине на официальном приеме в честь трехлетия освобождения крестьян граф Д. Милютин сказал:

«Мы имеем между нами Ивана Сергеевича Тургенева потому, что государь лично объявил мне, что чтению «Записок охотника» он обязан в сильной степени своей решимости отменить крепостное право».

«Записки охотника»

«Записки охотника», безусловно, лучшее из всего громадного литературного массива, что сочинил Тургенев. Что же касается остального творчества Ивана Сергеевича, то, прости господи, сегодня ведь под артиллерийскими стволами не заставишь простого обывателя читать «Дворянское гнездо», «Рудина», «Накануне», «Отцов и детей», «Вешние воды», бесчисленные повести, рассказы, эссе.

Старшее поколение перекормлено Тургеневым по школьным и вузовским программам и вряд ли захочет к нему возвращаться, а младшее уже просто не осилит нудную, тягучую и, что бы там ни говорили апологеты Ивана Сергеевича, все-таки барски-высокомерную прозу, конечно же, очень умного писателя.

Неслучайно, наверное, к творчеству Тургенева сегодня не обращаются ни драматурги, ни кинематографисты (исключением стала лишь экранизация все той же легендарной «Муму», осуществленная Юрием Грымовым в 1998 году): в нем практически отсутствуют моменты, созвучные нашему сегодняшнему времени или, скажем так, их там чрезвычайно мало.

Вещи же, написанные на других языках (Иван Сергеевич сочинял на французском, английском, итальянском, немецком и испанском), нынче вообще неизвестны даже изощренным литературоведам, не говоря о нас, простых смертных, которых никогда уже не взволнуют почти бесполые тургеневские барышни.

Так что далеко не случайно сам Тургенев однажды признался:

«Я хотел уже совсем покончить с литературой, как в конце 1846 года — по просьбе моего друга, Белинского, для его только что основанного журнала («Современник» Некрасова и Панаева. — Авт.) — написал первый очерк «Записок охотника». Он понравился — за ним последовали многие другие — и так я сделался новеллистом и романистом».

Рецепт бестселлера

Понравился — не то слово. Для русского просвещенного читателя той поры, крепкую основу которого составляло изнывающее от безделья, пресыщенное женское сословие, «Хорь и Калиныч» и другие рассказы из «Записок» явились чем-то вроде черного хлеба и селедки для нынешних русских эмигрантов, проживающих в жирных капстранах. Вот все у них есть, а за настоящей русской чернушкой тоскуют.

Так и читатель многолетней давности, перекормленный розовокрылыми романтичными книжными героями, зарубежными и отечественными из собственного дворянского круга, вдруг с удивлением обнаружил: крепостные люди, являвшиеся для большинства как бы одушевленной домашней утварью, оказывается, живые и вполне себе даже интересные существа.

Потому что на самом деле ничего такого антикрепостнического в «Записках охотника» нельзя обнаружить даже под лупой! Хорь, к примеру, даже не желает выкупиться из неволи, несмотря на предложения его барина Полутыкина.

Если беспристрастно взглянуть на того же «Хоря и Калиныча», то мы увидим не обстоятельные записки знающего человека, а, скорее, заметки удивленного деревенским бытом дилетанта!

То, что именно он, Тургенев, превратился в глазах множества поклонников как бы в пророка истинно Божественного народа, было поначалу для самого писателя неожиданностью. Но безудержная хвала критиков, неуемные восторги читателей, а еще больше — дуболомные запреты цензуры сделали из «Записок охотника» бестселлер на многие годы.

Разные жизни

За свою жизнь Иван Сергеевич написал несколько тысяч коротких и длинных писем. И практически ни в одном из них напрямую не обнародовал сексуальных мыслей, фантазий, чувств и устремлений, переполнявших его, как это делал тот же А. С. Пушкин.

Но Иван Сергеевич явно перестарался, сохраняя эпистолярное (и только) целомудрие. Ведь в итоге, к сожалению, настоящей, человеческой чувственности лишено и все творчество писателя.

Да, в те времена даже намеки на эротическую вольность расценивались как святотатство. Но Тургенев явно всматривался в зеркало истории и, в отличие от Пушкина, тщательно заботился о том, чтобы облик его для потомков остался мудро-благообразным. Как на знаменитых портретах работы В. Перова и И. Репина. Глядя на такого Тургенева, разве заподозришь, что в этом человеке кипели нешуточные страсти?

Так что получается, что свою обыденную жизнь Тургенев вел по одним критериям и принципам, а произведения сочинял и биографию для потомков выстраивал, руководствуясь принципами совершенно иными. И преуспел. Потому что остался в истории классиком русской литературы — благообразным и бестелесным…

Михаил Захарчук